Прописи

Д.П.И.

Помню, осень стоит неминучая,

Восемь лет мне, и за руку мама:

«Наша Родина – самая лучшая

И богатая самая».

В пеших далях – деревья корявые,

Дождь то в щёку, то в спину,

И в мои сапожонки дырявые

Заливается глина.

Образ детства навеки –

Как мы входим в село на болоте.

Вот и церковь с разрушенным верхом,

Вся в грачином помёте.

Лавка низкая, керосинная

На минуту укроет от ветра.

«Наша Родина – самая сильная,

Наша Родина – самая светлая».

Нас возьмёт грузовик попутный,

По дороге ползущий юзом,

И опустится небо мутное

К нам в дощатый гремучий кузов.

И споёт во все хилые рёбра

Октябрятский мой класс бритолобый:

«Наша Родина – самая вольная,

Наша Родина – самая добрая».

Из чего я росла-прозревала,

Что сквозь сон розовело?

Скажут: всех вас обворовала

Безрассудная вера!

Ты горька, как осина,

Но превыше и лести, и срама

Моя Родина – самая сильная

И богатая самая.

-

1987

Поле Куликово

-

               Светлой памяти

               Николая Старшинова

-

Сожалеть об утраченном поздно.

И куда за подмогой пойдёшь?

На единственном поле колхозном,

как положено, вызрела рожь.

-

Еле слышен, развеян по воле

гул мотора – гляди и гадай:

может, это последнее поле,

может, это последний комбайн!

-

Весь в пыли, не растерян нисколько,

и откуда сыскался таков –

без обеда работает Колька,

без подмены трубит Куликов.

-

Ветер сушит усталые очи,

на семь вёрст по округе – сорняк.

К ночи Колька работу закончит.

Так задумал. И сделает так!

-

И, достав из кармана чекушку,

чтоб победу отметить слегка,

машинально пойдёт на опушку,

на поляну родного леска.

-

Как отрадно зелёному лесу

охватить его влагою тут!

И грибы ему в ноги полезут,

ему ягоды в руки пойдут.

-

Солнца луч предзакатный и длинный

намекнёт, где присесть не спеша.

Набери на закуску малины,

Колька, Колька, родная душа!

-

Передряги твои позабыты,

жив как есть, хоть и вовсе один.

Выше горечи, выше обиды

несмолкающий шелест вершин.

-

Спи под сводами древнего шума,

здесь не сможет никто помешать.

И не думай, вовеки не думай,

для чего надо жить и дышать.

-

1997

Капитанская дочка

-

Не отрёкся от первой любви,

верен Родине был и присяге

и оставил записки свои

на казённой бумаге

-

Пётр Гринёв. Он как будто и жил

по чужой, не по собственной воле.

Старомодно свой век отслужил

в допотопном камзоле.

-

Он от жизни не взял ничего,

в стороне от событий старея.

Побеждённый соперник его

оказался хитрее.

-

Этот знал, что пойдёт далеко,

перестригшись однажды «под скобку»:

кто свободен – ступает легко

на запасную тропку.

-

Ведь для умного ложь – не обман,

А быть может, и благо порою.

Он пошёл из романа в роман,

и – центральным героем.

-

Он с десяток имён износил

и в любые впадал превращенья,

но повсюду свободу гласил,

нёс плоды просвещенья.

-

Побывал он в добре и во зле,

от безверия к вере метался,

помешался – и умер в петле,

но воскрес и остался.

-

И доживший до наших времён,

на своём и чужом пепелище

всё скитается, роется он,

всюду истину ищет.

-

И за ней же – не ждут никого,

слишком долгая вышла отсрочка –

Пётр Гринёв и невеста его,

капитанская дочка.

-

1998

СЕЛЬСКИЙ АНГЕЛ

-

Церковь закрыта в двадцать восьмом,

школа – в две тысячи пятом.

Плавает пух сорняков над селом,

силясь приткнуться куда-то.

-

Женщина выйдет, бледна и худа,

встанет босыми ногами,

время счастливое вспомнит, когда

бомбой нейтронной пугали.

-

Сорок семей: погибать по одной –

самая худшая участь.

Лучше накрыло бы общей волной,

померли б вместе, не мучась.

-

Тихо отпрянет куда-то во мглу,

в тёмные, старые сени.

Тянется длинный асфальт по селу,

Взрытый пучками растений.

-

Церковь стоит посредине села,

церковь пустая, сквозная.

Липа ветвями её обняла,

купол собой заменяя.

-

Ясен и светел над ней небосвод,

солнца и влаги хватает.

Ангел, сказали мне, в липе живёт

и по ночам вылетает.

-

Чудится: робкий, неслышный, простой,

смотрит всевидящим оком,

кружится долго над фермой пустой,

над обесточенным током.

-

Белые крылья сложив в вышине,

смотрит и шепчет, рыдая:

«Братья и сёстры, идите ко мне,

в двери небесного рая!

-

Там, в лучезарной долине из роз,

я вас от горя укрою.

Надо – построю вам новый колхоз,

новую школу открою!»

-

Спит население, лишь от души

хор насекомых стрекочет.

Невыразимо они хороши,

краткие летние ночи!

-

И, уставая бессильно сгорать,

падают звёзды в осоку.

Полно, никто не хотел умирать

по отведённому сроку.

-

2010

    * * *

Выбилось лето из сил,

в небе до срока темно.

Август к окну подступил,

и запотело окно.

И остывания пар

в келье скопился моей,

словно внесли самовар

для неизвестных гостей.

Много таких вечеров

будет теперь у меня:

маленький замкнутый кров,

свет неживого огня.

Всё обращается в прах,

всюду печаль залегла,

и дотлевает в лесах

пламя любви и тепла.

Возле багряных калин,

возле седых тополей

сам ты себя закалил

к холоду жизни своей.

И, преклонясь головой,

стал ты на тополь похож:

вместе с травой и листвой

счастье свое отдаёшь.

Всё потерять заодно,

приобретая взамен

это седое окно,

сон остывающих стен!

Лёд у порога разбить

и на задворках села

снег и свободу любить

больше любви и тепла.

  * * *

Здесь живая кукушка кукует,

Сосны хвоей сорят в огород.

Где найдёшь первозданность такую?

Надышись на столетье вперёд!

В час, когда за шершавой стеною

Огонёк потухает в избе,

Я вселенской дышу тишиною,

Но не рада ни ей, ни себе.

Не рыдает, не ропщет, не стонет

Этот жалкий десяток домов,

Но покорно и медленно тонет

И к последнему часу готов.

И, внимая разверзшейся бездне,

У нахлынувшей ночи в плену,

Он не этим ли часом исчезнет,

Без остатка уйдя в глубину?

И сомкнутся, цветеньем повиты,

Эти травы над ним, как вода,

И средь жёлтой пыльцы ядовитой

Будут долго ржаветь провода.

Добрый путник! Порою закатной

Ты не слышишь ли там, под землёй,

Отголоски беседы невнятной,

Шевеление жизни живой?

Там почудятся кровли строений,

Очертания старых оград.

Отворяются тёмные сени,

Тени тёмных старух скользят.

И старик, закурив папиросу

У завалинки возле окна,

Долго правит ненужную косу –

И звенит, и звенит она.

ПРОТИВОСТОЯНИЕ МАРСА

-

Над чёрной пропастью пруда,

над тёмным лесом и над степью

встаёт кровавая звезда

во всём своём великолепье.

-

Она царит, в сердца неся

и восхищенье, и усталость,

и перед ней природа вся

ушла во тьму и тихо сжалась.

-

И каждый маленький листок

молчал, и птица затаилась.

И каждый тихо изнемог,

ещё не зная, что случилось.

-

Звезда! Ничтожны пред тобой

мои поля, мои дубравы,

когда ты луч бросаешь свой

для развлеченья и забавы.

-

И подойдя, что ближе нет,

как злобный дух на голос выпи,

ты льёшь на нас разящий свет,

который днём из нас же выпит.

-

И мы молчим из нашей тьмы,

подняв растерянные лица, –

затем, что не умеем мы

противостать, оборониться.

-

Мы тихо сжались, чтоб пришли

разруха, войны и неволи,

и обескровленной Земли

сухая судорога боли.

-

Я не ищу судьбы иной

и не гонюсь за ложной славой:

не отразить мне свет ночной,

насквозь пропитанный отравой!

-

Но травы, птицы и цветы

меня о будущем просили.

И молча вышли я и ты

навстречу неизвестной силе.

НАСЛЕДСТВО

-

Где бы знатное выбрать родство –

то не нашего рода забота.

Нет наследства. И нет ничего,

кроме старого жёлтого фото.

-

Только глянешь – на сердце падёт

безутешная тяжесть сиротства:

в наших лицах никто не найдёт

даже самого малого сходства!

-

Эта древнего стойбища стать,

кочевая бессстрастность во взоре!..

В ваших лицах нельзя прочитать

ни волненья, ни счасья, ни горя.

-

О чужой, неразгаданный взгляд,

всё с собою своё уносящий!

Так таёжные звери глядят,

на мгновение выйдя из чащи.

-

И колхозы, и голод, и план –

всё в себя утянули, впитали

эти чёрствые руки крестьян,

одинакие чёрные шали.

-

Что с того, что сама я не раз

в эти лица когда-то глядела,

за подолы цеплялась у вас,

на коленях беспечно сидела!

-

И как быстро вы в землю ушли,

не прося ни любви, ни награды!

Так с годами до сердца земли

утопают ненужные клады.

-

Что не жить, что не здравствовать мне

и чужие подхватывать трели!

Как млденец, умерший во сне,

ничего вы сказать не успели.

-

И отрезала вас немота

бессловесного, дальнего детства.

И живу я с пустого листа,

и своё сочиняю наследство.

-

2000

  * * *

Быть вольной вовек, как трава молодая,

Чей короток срок, но выносливы корни;

В лицо рассмеяться, под серп попадая:

Трофей незавиден, он вас не накормит!

Всходить, чтоб везде узнавали: по листьям,

По чистому цвету, по буйному росту,

По старой привычке – без страха селиться,

Где счастья не вдоволь и выжить непросто.

Сгодиться Отчизне в тот день её чёрный,

Когда ни сказать и ни крикнуть иначе,

Как только лишь выпрямить стебель упорный

И, молча поднявшись, себя обозначить.

И путник, проснувшись, покинет жилище,

И утренний ветер навстречу подует.

И путника спросят: чего же ты ищешь?

И путник ответит: траву молодую.

МАРИЙСКИЙ ПЕВЕЦ

-

И терпенью приходит конец.

Я тебе благодарна заране,

неизвестный марийский певец,

отказавшийся петь в ресторане.

-

Смотрит в окна осколок зари,

все охрипли от водки и лени.

Выйди вон и один покури

под кустом первобытной сирени!

-

Вымирает твой древний народ,

разлагается, тлеет и тает,

а сирень неизменно растёт

и в положенный срок расцветает.

-

И всё так же природа сильна

даже в малом, последнем остатке,

и тебя наделила она

статью воина в должном порядке.

-

Брат, ты вышел из этих дверей –

и почувствовал силу за дверью.

Обратися же в сойку скорей

по природе твоей, по поверью!

-

Ты летишь, и тебе нипочём,

ты крылом задеваешь за ветки

по лесам, где за каждым ручьём

жили вольные, смелые предки.

-

И гудела в кустах тетива,

недоступна для чуждого глаза.

Никого не сгубила молва,

никого не сгубила зараза.

Так мы жили без нефти и газа!

-

Ты лети, ты неси свою весть,

спой, как можешь, как сердце велело.

Ты летишь – тебе некуда сесть:

всё обуглилось, всё погорело.

-

И на твой бессознательный клик,

на беззвучный твой шелест крылатый

выйдет малый и выйдет старик

с допотопным дубьём и лопатой.

-

Вот стоит твоя нищая рать,

не видавшая белого свету.

А другой не удастся собрать

и надеяться надо на эту.         

-

2003 

Маленький город

-

Маленький город, 

                          не делай, не надо, 

                                                     пойми,

Глупостей этих, и в сумерках летней поры,

О, не скрипи полусонных окраин дверьми,

Цепью собачьей, как мимо иду, не греми!

-

Что ты мне под ноги льнёшь 

                                       тротуаром 

                                                     из двух

Узких дощечек, зачем подглядеть мне даёшь

Таинство сада, где вздрогнула ветка и – бух! –

Ягода спелой малины упала в лопух.

-

Спрячь георгины! 

                          Они, 

                                над забором вися,

Хлещут меня по плечу, утыкаются прямо в лицо.

Нехорошо это. Маленький город, нельзя

Быть безоглядно доступным для всех и для вся.

-

Стыдно тебе 

              предлагать себя каждому 

                                                    и обвивать

Руки вокруг уходящего. Что за тоска!

Я так успешно тебя начала забывать

В лёгкой разлуке. Не смей же меня волновать!

-

Маленький город, 

                      одумайся: 

                                     что мне твоя красота,

Что мне покорная родина? Разве скажу?!

Крайнего дома покатая крыша чиста,

Месяц над ней, и берёза, и шелест листа…

Кривая берёзка

Ларисе Барановой-Гонченко

Это давнего, дивного детства весна,

где природа блестит, оживая.

И опять во все стороны света видна

в чистом поле берёзка кривая.

-

Пусть убога, мала, не на месте взошла

и над пашней шумит, не над лугом –

осторожно её борона обошла,

не задело родимую плугом.

-

Кто её уберёг для себя и детей,

кто пахал этот клин худородный?

Фронтовик, навидавшийся всяких смертей,

иль подросток деревни голодной.

-

Это было в далёкой советской стране,

это есть колыбель и обитель.

Вот он едет в село на железном коне –

Работяга, отец, победитель!

-

Это жизнь, это в космос Гагарин ушёл,

и туда же качели взовьются.

И ребёнка спросонья сажают за стол,

где раздольные песни поются.

  * * *

В час закатный стоят над безлюдьем полей,
в небеса вознесясь головой,
силуэты могучих ничьих тополей,
изваянья тоски вековой.

Там, где канули села в глубины земли,
где деревни рассыпались в прах –
молчаливо и мощно они возросли
на неведомых миру корнях.

Что из недр пробирается к кронам живым,
для кого этих листьев шлея?
Может, разум вселенский читает по ним
тайну нашего здесь бытия.

Не они ли в подземной сплелись темноте
километрами цепких корней,
общей жилой срослись: от версты и к версте
странный гул пробегает по ней?

И, срываясь, по ветру летят семена,
и в потоке воздушной волны,
шар земной огибая, текут имена,
что не нам и не нами даны.




ФЕЛЬДШЕР

Ветер в пробоинах стен завывает,
парк вековой безнадёжно печален.
Старенький фельдшер
здесь часто бывает,
ссохшейся тенью стоит у развалин.
Каменных статуй понурые спины,
холод мансарды да яма колодца…
В дом этот чёрный,
дворянский, пустынный
жизнь никогда, никогда не вернётся!
В давние, былью поросшие годы
знатный хозяин бежал за границу.
В доме господском по воле народа
односельчане открыли больницу.
Вместе со всеми на стройке с рассвета
вкалывал дюжий глава сельсовета,
зычно орал со стропил всему свету:
«Лучшей больницы и в городе нету!»
Тут и прошла неуёмная юность,
тут и война колесом прокатилась.
Сколько здесь раненых
к жизни вернулось –
да с того свету, считай, воротилось!
Помнят ли стены промозглые эти,
как здесь рождались весёлые дети,
как на лошадке своей по ухабам
фельдшер являлся
к беременным бабам!
Незачем долго работать в России –
кровью к земле прикипая, трудиться.
Нынче никто не содержит такие
в нищей деревне большие больницы.
Если ты хворый –
ступай себе в город,
катятся к городу автомобили.
А за околицей, у косогора
церковь покрасили, восстановили.
Тянутся к ней просветлённые лица,
скованный дух обретает свободу.
Старенький фельдшер
не ходит молиться:
он о себе не заботился сроду.
Разве душе, изгоревшей до края,
легче или тяжелее бы стало?
Грозные образы ада и рая
блёкнут пред тем, что она испытала.
Вехи дорожные чести и долга,
детские призраки рая и ада…
Слишком уж долго живу я! Так долго
русскому жить человеку не надо.

* * *

Где небо над полем нависло
и дождь размочил колею,
там я без особого смысла
живу в допотопном краю.

Привычная к зною и стуже,
вдали от глобальных идей,
живу я не лучше, не хуже
других неприметных людей.

Работали люди и пили,
убогую ношу несли.
И акций они не скупили,
и в новую жизнь не вросли.

Уткнувшись в свои огороды,
в нехитрый удел свой земной,
наивные дети природы
неслышно пройдут стороной.

И там, где сольётся дорога
в тумане, в морозном дыму,
всё мнится присутствие Бога,
но нет доказательств тому.




ЗИМНИЙ ХОЛОД

Выхожу я в тёмное пространство
зимней ночи, длящейся давно,
и её морозное убранство
звёздным светом всё озарено.

Не было ни осени, ни лета,
не бывало юности моей.
Падают на землю иглы света,
иней упадает с тополей.

Так тропа туманная, сырая,
знойная, зелёная стезя
тихо довела меня до края,
за которым жить уже нельзя.

Словно тяжкий упадает молот,
грозный наступает приговор.
Но люблю я этот зимний холод
и морозом скованный простор!
 
Рождена среди студёной пыли,
я ещё не ведаю сама,
как меня спасали и хранили
снег, мороз и русская зима;

чем меня дарили поневоле,
в снежное закутав полотно.
– Студено ли, девица, на воле?
– Нет, нисколько мне не студено.